Контрфактуальное мышление при построении сценариев

 

Контрфактуал – это сослагательное настоящее. То есть, результат прошлых событий, которые не произошли [1, 2].

 

Мыслить контрфактуально при создании сценариев будущего своей компании означает, что, прежде чем трактовать факторы, из которых её фактическое прошлое пришло к сегодняшней реальности, следует построить её сослагательное настоящее (см. схему). Для этого нужно ответить на вопросы «Как всё сложилось бы, если критические неопределённые факторы в прошлом повели себя иначе?» и «Почему так могло случиться?» (шаги 1, 2 на схеме). Иными словами, сослагательному прошлому необходимо дать разумное объяснение.

 

Такое объяснение, во-первых, вооружит нас лучшим пониманием, как сформировалась сегодняшняя реальность компании. Во-вторых, оно откроет нам "внутреннее устройство" контрфактуала – сослагательного настоящего, – из которого мы можем, пользуясь уместными инструментами корпоративного форсайта, строить «контрфактуальные сценарии» – методически корректные альтернативные будущие для небывалого настоящего (шаги 3, 4).

 

Зачем нужен такой улёт? Для того, чтобы повысить качество «реальных сценариев», исключив из их числа те черты и целые варианты будущего, которые логичны для контрфактуальных альтернатив, но не подходят к сценариям, построенным на основе реальности (шаги 5, 6). Контрфактуальные модели будущего вскрывают их онтологический дребезг и так указывают нам путь их улучшения.

 

Контрфактуальный подход – это не алгоритм групповой работы над сценариями в компании (хотя, вероятно, можно использовать его и так), а метод системного стратегического мышления [3]. Он питается из трёх источников: из врождённого человеческого «генератора эвристик» – вопроса «а что, если бы?..», из идеи пространства и траектории мышления стратега, объединяющей уровни рассмотрения системы с её прошлым и будущим [4], и, наконец, из быстро обретающей второе дыхание и превращающейся в SotA* корпоративного форсайта практики построения сценариев.

Камень, ножницы, бумага

«Плюс второй» уровень стратегического мышления*

Их сумма варьирует от 4 в 14-м тысячелетии до н.э. до 5000 в итоговом для книги 2103 году. В 2021 уровень социального развития Запада по диаграмме Морриса примерно 1800 баллов, Востока – 1700. Разрыв сокращается, утверждает автор, в том числе и потому, что в XXI веке мир стал глобальным, и через 82 года Восток догонит Запад – навсегда (см. слайд).

 

 

К выбору Моррисом параметров придираются. Он сам пишет о критике по этому поводу, но довольно убедительно объясняет, почему именно они наилучшим образом подходят в качестве меры социального развития человеческих обществ и должны использоваться для их сравнения во времени. В целом критерии Морриса близки идеям, например, Ричарда Докинза [2] и Дэвида Дойча [3], согласно которым развитие социума это создание и репликация (т.е. эволюция) знаний, применяемых людьми для усложнения своей организованной деятельности ради ультимативной цели полной независимости от внешней среды и, следовательно, бесконечного прогресса. (Культура – это сходное поведение людей в определённых обстоятельствах [3]. То есть, культура представляет собой первичную или базовую форму организации. Когда говорим «усложнение организованной деятельности», мы подразумеваем «усложнение культуры».)

 

Здесь можно даже вспомнить радикальную перспективу Докинза, по которой знания – мемы – используют людей как среду для собственного размножения, и, поскольку эта среда как система находится во враждебной экосистеме, эволюция мемов направлена на устранение этой угрозы путём освобождения «хоста» (людей) от всех природных рисков.

 

Моррис (как и Дойч) объясняет рывок, произошедший в Европе в конце 18 века тем, что за 15 с лишним тысяч лет попыток пробить «потолок» социального развития высотой в 43 балла, то есть, после невероятно долгого процесса слепого перебора комбинаций организационных форм деятельности, Запад наткнулся на сочетание, которое открыло «шлюз» экспоненциального создания и репликации знания – он сформировал культуру, основанную на ценностях науки, здравомыслия и свободы. Ленивые, жадные, испуганные люди, как формулирует Моррис, методом проб и ошибок обнаружили наиболее лёгкий, выгодный и безопасный на тот момент способ делать свои дела. Эта культура сегодня известна как европейское Просвещение.

 

Востоку, который в тот момент опережал Запад на несколько баллов по шкале социального развития, по мнению Морриса, просто не хватило времени, чтобы «культурный майнинг» привёл его к такому же прорыву. Первым получив решающее преимущество, в середине 19 века Запад (Англия) политически, экономически и культурно поработил Восток (Китай), затормозив его самостоятельный социальный прогресс.

 

Любопытно, что большие циклы экономической конъюнктуры (волны Кондратьева), отсчитываемые от 1785 года, традиционно локализуются на Западе [4, 5]. Но, если учесть утверждение Морриса о «схождении» к началу XXI века разделённых зон социального развития Запада и Востока в одну глобальную область (а также верить своим глазам), то V, VI и последующие волны Кондратьева должны рассматриваться и изучаться в объединённом контексте сегодняшнего Запада (представленного группой стран, которые наследуют культуре европейского Просвещения) и Востока (Китая и его цивилизационных сателлитов).

 

Кроме того, кривая социального развития должна, при достаточной частоте измерений, повторять волны Кондратьева (или они должны повторять её), поскольку параметры, которые использует Моррис - это, по своей сути, TESP+E [4]. Социальное развитие циклически возрастает и падает, это стало особенно заметным на высоких значениях параметров, то есть, после 1785 года, но, вероятно, присутствовало всегда в виде очень длинных волн с незначительной амплитудой. Например, во времена античности, временнАя дистанция между «коллапсами» (так Моррис называет нижние экстремумы колебаний индекса социального развития) составляла около 450 лет, а главными компонентами старых волн были социальные и политические факторы (организация и война), а не технологии, как сегодня. Социальное развитие и кондратьевские циклы конъюнктуры, в общем, одно и то же.

 

Также интересно, что 2103 год как момент в истории, когда власть Запада над Востоком закончится, оспаривается многими. Моррис называет несколько авторов, считающих, что «свержение» Запада произойдёт намного раньше – в 2030-х или 2040-х годах.

 

Был такой термин Кимерика (Chimeriса – от China, America и, одновременно, от chimera/химера) – его использовали историк Найл Фергюсон и экономист Морис Шуларик для обозначения противоестественного, на их взгляд, экономического сотрудничества Китая и США в «нулевые» годы нашего века. Союз между этими странами – лидерами Востока и Запада – даже краткосрочный, считали они, оказался плохим для обеих, но в гораздо большей степени он навредил замедляющимся США, чем «заимствующему у Америки баллы социального развития» ускоряющемуся Китаю.

 

Запад и Восток – исторические соперники, и XXI век – время их исторической борьбы за власть друг над другом. Иэн Моррис в своей книге объясняет, как мир пришёл к этому и почему по-другому в будущем быть не может.

 

 

Пространство и траектория стратегического мышления

Стратегическое управление как система поиска истины

Допустим, что в компании несколько функциональных ролей объединяются для того, чтобы управлять жизненным циклом системы под названием «стратегия». Сами они, таким образом, тоже становятся системой – обеспечивающей. Мы подразумеваем эту обеспечивающую систему, когда говорим об абстрактном «стратегическом управлении» или, например, когда обсуждаем конкретный совет директоров в его взаимодействии с правлением через комитеты или с остальной компанией через рабочие группы. На языке системной инженерии – наиболее содержательном и продуктивном языке и для стратегического управления – эти функциональные роли, объединённые ради проектирования и воплощения стратегии, то есть, ради менеджмента жизненного цикла целевой системы, называются системой обеспечивающей. Например, мои (ФР) роли в таких обеспечивающих системах – это методолог и стратег, вступающий в игру со скамьи совета директоров.

У целевой системы «стратегия» единственный критерий успеха – удовлетворение интересов и предпочтений внешних и внутренних ролей, то есть, стейкхолдеров. Это вполне стандартное понимание смысла существования систем в системной инженерии второго поколения (в отличие от «штатного исполнения функций», как это было в доаджайловом 1.0). У обеспечивающей системы, выстроенной в целях менеджмента жизненного цикла стратегии, смысл формально тот же – удовлетворение стейкхолдеров, но мало кто понимает, что за стейкхолдеры у обеспечивающей системы и в чём их интерес. Ответ здесь таков: обеспечивающая система стратегии – это подсистема компании, выступающей в этом взаимодействии в эмерджентном качестве «коллективного стейкхолдера», заинтересованного в максимально быстром накоплении объективного знания, как явного (кодифицированного и артикулированного), так и скрытого (о прошлом, воплощенного в установках и опыте, и о будущем, существующего в мысленных образах и альтернативах) [1]. Следовательно, успех обеспечивающей системы стратегии измеряется знанием, созданным ею для компании. Или по-другому, мера успеха стратегического управления как системы – это скорость, объём и качество знания о прошлом и будущем, получаемого компанией в процессе проектирования и воплощения стратегии.

Если так, то главное внимание в стратегическом управлении должно быть обращено не на принятие решений (или совершение выбора), а на обнаружение ошибок, возникающих при реализации решений. Поиск, объяснение и исправление ошибок оказываются важнейшей частью функционирования обеспечивающей системы стратегии, поскольку именно здесь генерируется знание, требуемое её «коллективным стейкхолдером» - компанией в целом.

Из сказанного также логически вытекает, что компромиссных решений нужно избегать, предпочитая им мажоритарный выбор, по которому лишь один из конкурирующих вариантов, сопровожденный наилучшим объяснением (т.е. выдержавший критику и признанный на тот момент самым разумным и убедительным) идёт в реализацию, а остальные отбрасываются. В процессе исправления ошибок такого мажоритарного выбора будут извлечены уроки лучшего качества, чем из разбора ошибок компромисса, представлявшего собой гибрид альтернативных мнений, как минимум одно из которых имело плохое, слабое объяснение, а в составе компромисса стало не только ещё хуже, но и потеряло индивидуальное «авторство». Таким образом, улучшение качества знания – его приближение к объективному – при поиске, анализе и исправлении ошибок простого мажоритарных выбора происходит быстрее. И чем более частые циклы «решение – исправление ошибки – новое решение» будут встроены в обеспечивающую систему стратегии, тем выше будет темп накопления постоянно улучшающегося знания.

Наконец, ещё один эффект (даже супер-эффект) от восприятия обеспечивающей системы стратегии, то есть, стратегического управления, как системы поиска истины – это постепенное схождение разнообразия взглядов в компании, обусловленных некачественным знанием, к консенсусу. Чем ближе знание к объективному, тем оно менее вариабельно. Такой основанный на качественном знании широкий консенсус выглядит для меня гораздо более рациональным и естественным, чем согласие, сформированное у людей с помощью бихевиористских практик и корпоративной социальной инженерии.