Преимущество отсталости

В начале девяностых один мой друг, инженер из Военмеха, передумал быть инженером и решил стать социологом, для чего начал учиться в Санкт-Петербургском (уже тогда) государственном университете. Острый ум и системная подготовка быстро сложились в абсолютное первенство на курсе. А как могло быть иначе?

 

Потом произошла нелепая история: он упал с крыши и сломал обе ноги, в результате чего примерно год был не мобилен и не посещал университет.

 

Другой мой друг (тоже инженер), будучи владельцем «лады-шестёрки», весь тот год возил на ней моего первого – обездвиженного – друга к учительнице португальского языка, перенося его между машиной и квартирами на своём горбу. Чтобы не скучать во время выздоровления, оба решили заняться чем-то интересным и редкостным, а именно – выучить португальский. Почему бы нет?

 

И они выучили его. Первый стал одним из немногих российских докторов социологии (может, и вовсе единственным), все эти годы работающим в России, Бразилии и Португалии «мостом» между разобщёнными научными языковыми средами. Второй добавил к своему инженерному бэкграунду бизнес-школу Kellog в Чикаго и много лет работал в Лиссабоне, Сан-Паулу и Рио как единственный в глобальной стратегической консалтинговой фирме спец с русским опытом, американским дипломом и португальским языком.

 

Историки называют этот феномен преимуществом отсталости (backwardness advantage) [1, 2]. Философы – антихрупкостью (antifragility) [3]. Явление разномасштабно и универсально. Оно неизменно возникает на сломе времён – в нижнем экстремуме развития каждого системного уровня (что включает и падение империй, и смену технологических укладов, и появление в Купчино конкурента из Коньково).

 

Новое теснит старое. Некоторые бьются с новым насмерть. Другие со страданием «переобуваются» в него. А третьи нащупывают – чаще всего, случайно – комбинацию, которая соединяет старое и новое в асимметричный инструмент, создающий ценность несравнимо большую, чем цена, которую они за него заплатили.